Мы, маленькая дворовая голытьба, вставали как вкопанные перед этим полуразрушенным домом. Чудом уцелела только одна большая комната на втором этаже, стены которой были обтянуты какой-то выцветшей тканью. Постройкой, колоннами, скульптурными завитками, духом былого величия это строение внушало нам почтительную робость и ощущение какой-то трагической тайны.
Мало ценного осталось и от фонтана перед домом: фигуры, держащие чаши с водой, были изуродованы временем и местными хулиганами; вода в чаши сочилась скупыми каплями, нехотя. Но цветы вокруг фонтана, похоже, не сдавались и росли, радуясь и приводя в приятное расположение духа нас, мы очень редко рвали их.
У взрослых мы спрашивали о владельцах дома, но они молчали и только с долей боязливости прикладывали палец к губам.
А мы вовсю хозяйничали во дворе. За колючей оградой росли сливы и яблоки не слишком щедрых на угощение соседей. Нам приходилось угощаться тайком, зорко наблюдая за тем, чтобы не оставались следы посягательств на чужое добро. Мы с радостной дрожью срывали неспелые фрукты. Зрелые нам не доставались: их поспешно собирали прижимистые соседи.
Похищаемое было для нас самым желанным и вкусным. И ничего, что фрукты были жесткими и горькими, мы посыпали их солью и ели с наслаждением.
Наша славная компания ходила гурьбой на речку: мы плескались, шумели, пугая вечно сонных лягушек. Мокрая от купаний одежонка быстро высыхала на солнце, и мы шли к заброшенному особняку украдкой, потому что взрослые пугали нас тем, что там водятся летучие мыши и еще кое-кто похуже…
Мы осторожно поднимались по ступеням, открывали скрипучую дверь и входили.
- Здесь цари, наверное, бывали, - шепнула мне маленькая Аршик.
Рядом приглушенно захихикал Гена, потом почему-то попятился к окну. Красивые большие рамы без стекол ритмично раскачивались.
Всякий раз нам казалось, что кто-то побывал в этой огромной комнате, совсем такой, как в фильмах о богачах. Стены ее были испещрены непонятными знаками, нарисованными карандашом.
- Это ноты, - вполголоса сказал Андрюша, который знал больше нашего. – На них смотрят и играют.
Андрюша стал пальцем стирать ноты, но укололся о гвоздь, непонятно откуда взявшийся
и заплакал.
Комната казалась смолкнувшей после только что сыгранной музыки. Думалось, она знала о многом и ее молчание – только пауза перед новым звучанием.
Однажды был теплый летний вечер, полная луна светила очень ярко. Я это помню, потому что мы показывали луне монетки, чтобы у нас водились деньги. Все сплетни перешептали соседки у калиток. Ничей промах не ускользнул от их всевидящих глаз. Мы, дети, обратившись в слух, узнали много любопытных подробностей из жизни взрослых. С особенным негодованием говорилось тогда о соседке, которая не хотела честно проститься с молодостью и все продолжала резвиться. Особенно запомнился праведный гнев ее бывшей одноклассницы, которая выглядела очень старо и неряшливо, но она гордилась тем, что всегда жила достойно и была великой скромницей.
Вдруг нам показалось, что окно заветного особняка мигнуло пламенем свечи, затем свет приумножился от еще одной свечи. По стене комнаты заметалась темная тень. Мы, немного оробев, подошли поближе. Бродяги сюда забрели, что ли?
Нам стал виден высокий мужчина, одетый, как на картине прошлого столетия. Быстрым движением он снял цилиндр, положил его на подоконник. Откуда-то появилась темная кошка, которая лизала гладкую поверхность цилиндра, принюхиваясь к чему-то. Высокий мужчина изящно поклонился, потом еще раз, хотя в комнате находился он один. Потом откуда-то достал скрипку, повернулся к стене и заиграл.
Дошел до стертых нот, погрозил в пространство кулаком и продолжил игру. Первые же звуки музыки наполнили меня восхищением. Такого я не слышала даже из репродуктора, прилаженного к дереву на нашей улице.
Казалось, шелестела трава, журчала речка поутру, радостно пели птицы. Потом скрипач засмеялся, стал быстро и громко говорить что-то непонятное, взглянул на луну. Его лицо, высветленное луной, было очень красиво. Стало грустно, что он так печален. Казалось, мы уже видели его где-то. Только где? Кошка фыркнула, царапнув лапой по стене, и смолкла.
Долго не унималась скрипка. Мы, взволнованные, боялись ненароком вспугнуть музыку. Взрослые тоже были молчаливы. Я услышала, как одна соседка шепнула другой: «Он?» Та кивнула.
Я заметила, что плачу. Стало стыдно, что не могу сдержать своих чувств. А вдруг это увидят другие, станут дразнить. Мне пришлось смачивать лицо водой из чашечки фонтана.
После нашего ухода скрипка, горестно вздрогнув, сыграла так, что я заплакала уже в постели, в темноте, зажав рот полотенцем, чтоб никто не услышал. Потом все смолкло. Или я уснула?
Утром, едва рассвело, наша детская компания ринулась в эту, полную тайн, загадок и какой-то мистики комнату. Надписи с нотами исчезли.
© 2008 Лоретта Оганезова